Путешествие в Лозанну

…Неизбежно я проехал и через Тур-сюр-Марн, где находилась в приюте моя дочь в 1991-94-м, и тогда я старался устроиться на работу там, чтобы быть вблизи нее. Собственно, работа была сезонная у производителей шампанского («полезно для легких, но ожесточает сердце»), а постоянная – лишь на фабрике гофрированного картона (коробки для бутылок). Я ночевал в так называемом «музыкальном киоске», на открытой, но крытой круглой площадке, где во время праздников усаживается оркестр. Спал я по-королевски – именно на гофрированном двухслойном картоне и в спальном мешке. Главное, чтобы не капало сверху, но и для этой неприятности у меня была обширная полиэтиленовая пленка, и не откуда-нибудь, а из Реймского собора, где шла реставрация фресок Шагала, по прихоти судьбы туда когда-то приглашенного их создать.

Ночуя в «музыкальном киоске», я не мог не заметить человека, который появлялся ближе к десяти часам вечера и исчезал в муниципальном туалете (о, блаженная Франция ! Закон обязывает мэрию иметь туалет и «точку водоснабжения» для неимущих… увы, все чаще забываемый ныне…) Он там и спал, поскольку туалет отапливался ради возможных морозов и уязвимых водяных труб.  Однажды он приблизился ко мне: «Господин, говорят, вы хотите получить тут место… Я не знаю ваших обстоятельств, но я скажу вам откровенно: если вас примут и меня выставят, я погибну…» – И эта мольба в выцветших глазах, и вся надежда его… работать на картонажной фабрике постоянно… Неужели я, бомж, богаче его? У меня просят милости? Брат, возьми, ты прав, я нищий богаче тебя…

Нечто похожее я пережил в аббатстве Сен-Вандрий в Нормандии, когда появился там к вечеру дня в 95-м. Правило монастырское для бомжей таково: если ты пришел днем, то получаешь обед. Если после обеда, то ужин и ночлег. И были и есть бомжи Франции, которые идут, и их лозунг marche ou crève (шагай иль сдохни). Нас оказалось трое, и когда вышел брат приемщик, мы устремились навстречу. «А, вас трое ! Нет, я могу взять только двоих первых!» Я был вторым. И тут я увидел взгляд третьего. Все тот же страх, все те же безумные выцветшие глаза. И мне было легко уступить место, потому что, когда брат сказал мне, сожалея: «Увы, больше мест нет», я ответил ему: «Окей, однако будьте добры сказать брату Жану, что Николя хотел бы его повидать». И тут страх мелькнул в глазах монаха: «Он вас знает? Вы его знаете? Почему вы не сказали?! – Но тогда бы вы оставили того бомжа снаружи…» – А я не рисковал ничем…

Впрочем, вот человек, выступающий из тумана прошлого, в Лионе в 91-м, лет 50-и, и я его моложе тогда... После окончания рынка, сомнамбулой ходящий среди брошенных остатков и вдруг увидевший с подгнившим бочком дыню: и безумная радость, сверкнувшая в его глазах. Он бросился к ней, опасаясь, что я его опережу, и схватил ее… С тех пор я знаю, как смотрит голод.