Русский блоGнот

Wednesday, October 25, 2017

Место сыра изменить нельзя



Задание было четким и кратким: «Тоска о Родине». Поначалу он ничем не рисковал. Он так сливался с ролью, что испытывал самые настоящие чувства: и французский «багет» из булочной ему не нравился, подавай ему московский «батон», – а где его взять в Париже, даром, что название французское? А уж хлеб «бородинский», тайно доставляемый дипкурьером Брутте, вызывал гордость неподдельную: и вкусный, и патриотический. Кушаешь его во Франции и радуешься, что Наполеону накостыляли! Ну, почти, заманивая его в Первопрестольную, откуда он, изъеденный клопами, бежал в ужасе и потом уже никогда не оправился.
Про грибки соленые и огурцы нечего и упоминать. Одно слово – нежинские! Подденешь на вилку – и слеза подступает, и плачешь, и стопку пропустишь. Утвержденная песня американца Клиберна «Подмосковные вечера» сама рвется изо рта, а он – с новыми венгерскими коронками. Ну да, ну да, в 70-80-х венгры еще тихо сидели и грустили о свободе, а как им разрешили зубную промышленность открыть, загрустили о стальных красавцах варшавского пакта... Но не будем убегать вперед.
А вобла-то! Торжественные бывали вечера, когда дипкурьер ее привозил и особый консул в штатском раздавал лучшим сотрудникам.
На работу устроили, конечно: у наших везде наши люди, желающие, чтобы их дети жили хорошо, хотя и не при коммунизме. И вот тут-то и началась мука: стала Тоска по Родине проходить.  Уменьшалась каждый раз понемногу, когда повышали зарплату. Настал день, когда повысили – и он ее, кормилицу ностальгию, не почувствовал! И даже профессионального интереса ни на грамм – а надо минимум на сто! Занес руку стишок записать про березки или там про баньку по черному с пивком, – а не идет хорей.
Предал он Родину в тот день, когда «московская особая» даже и под селедочку нашу каспийскую не пошла, хуже того – чуть ветерана не стошнило. Тут ему «сент-эстефа» налили и кусочек «шаурса» подложили. Предательская мысль пришла ему в стихотворном виде:
«Закусываешь шаурсом и думаешь:
Очень правильная эта французская власть».

Tuesday, October 24, 2017

покаяние и люстрация



Кагебе, думаю, поддерживает «покаяние»: москвитяне все вместе будут сожалеть о безобразиях властей до 1991 года. И сам президент встанет со свечкой в церкви, и видные представители мафии не смогут сдержать слез. В неопределенности утонет всё.
Люстрация же конкретна: это запрещение кагебятам и мафии занимать государственные и вообще властные должности. Тогда начнет рваться волчья паутина, которой опутана бедная Московия.
Кстати, оглядываясь на 1991, год самоликвидации совка, – ни тогда, ни после не видно, в какой момент могла бы начаться люстрация, то есть отлучение кагебе от власти над страной. Его просто не было, так что ничего не «упустили». Да и не возникло такой политической силы, чтобы вывести Московию на путь нормальной жизни.

Случай в магазине



С А... в книжном магазине, в отделе восточных религий и самоусовершенствования, выбирая (набирая) книги о Тао и Чжуан-цзы, понизив голос, разговаривали по-русски. В отделе присутствовал еще господин, копавшийся в книгах об индуизме, что напротив таоизма (тут как бы намек на географическое расположение стран), – сухощавый старик с бесстрастным лицом, одетый – если сказать одним словом – незаметно. Поношенный, но чистый костюм. На нас ни разу он не взглянул. В кармане у него заиграл телефон, и он ответил по-русски, громко, без акцента:
– Да, встречаемся вечером, да, в индийском ресторане, да, места зарезервированы.
И после разговора, коим он выдал, что понимает язык, он ни разу на нас не взглянул и остался равнодушен к моим косым и даже прямым взглядам. Не ощущалось никакого внимания к нам с его стороны.
После таоизма мы смотрели уже просто книги, а потом А... заинтересовали сопутствующие товары, а именно, мёд. Он выбрал тминный, сославшись на рекомендацию Мотеня предпочитать его всем остальным медам, а заодно рассказав о своем первом впечатлении от этого автора, называя его «озарением».
Старик был уж у кассы, ожидая, и ответил на какой-то вопрос кассира, не переспрашивая.
– Возможно, он достиг добродетели бесстрастия, – предположил я.
– Мы не видели его за ужином, – возразил А.
– Даже если он и гурман – хотя желтоватый цвет лица говорит, что ему, вероятно, противопоказаны жирные и пряные блюда, – он, конечно, не обжора и, несомненно, воздержан в напитках.
И сейчас, делая эту запись (между прочим, на чистых страницах в конце «Афоризмом и притч» Чжуана-цзы), чувствую сопротивление портретируемого старика; он ускользает.